[indent=1,0]Ты тащил свой рюкзак за карман, крепко вцепившись в плотную ткань пальцами, другой рукой ты нервно волочил небольшой чемодан и каждый раз, когда он срывался на бок и переворачивался, ты, прикрывая веки, сквозь зубы цедил ругательства. Ты злился на Лиама и его сумасбродную сестру; ты злился на Лоретту, с которой вы повздорили и из-за которой ты и оказался в этой ситуации; ты злился на авиакомпанию, которая не сделала рейсы из Вегаса чаще; злился на толстого мужика через кресло от тебя, что опрокинул голову на грудь в ожидании своего рейса и теперь громко храпел. Ты злился на всех и каждого за то, что в аэропорту вылета тебе пришлось провести больше двенадцати часов, ты устроил скандал с пассажиром, который в конечном счете вывел тебя из себя своим храпом; ты бы дошёл и до того, чтобы пустить в ход чешущиеся кулаки, если бы нашёлся этот несчастный. Из-за эмоционального возбуждения, ты так и не смог вздремнуть и потому к вылету чувствовал себя отвратительно, впрочем, как и выглядел.
[indent=1,0]На рубашке высохла кровь из носа; кое где ты не смыл её и с лица и потому выглядел мерзко; стюардессы кидали на тебя опасливый взгляд, но за двенадцать чертовых часов твоя злость порядком выветрилась, а остатки теперь были направлены не на ненависть к окружающим, а на ненависть к себе.
[indent=1,0]Ты злился на себя за то, что уже и не помня причины ссоры с Лореттой, ты позволил себе подчиниться своей злости и уехать, чтобы наломать ещё больше дров. Ты злился на себя, что желая быть с Лорой, испытывая неистовое примирение в постели, ты вознамерился совокупиться с Крис и тем самым усмириться свою похотливую натуру. В конечном счете всё закончилось плачевно для всех; в конечном счете ты сидел в кресле первого класса, теребил в пальцах половинку кулона «lo-ve» и представлял, как долго простоишь на коленях перед Ло, чтобы она простила тебя и дала второй шанс.
[indent=1,0]Ты перебирал варианты при посадке: размер букета, количество карат её новенького кольца, размер счёта в её любимом ресторане… Ты перебирал варианты в такси, которое по утренним пробкам медленно тащилось домой; задерживая дыхание перед входной дверью фамильного особнячка, ты думал о том, что тебе едва ли хватит денег, чтобы никогда больше не вспоминать о произошедшем и не упоминать Кристину в вашей жизни.

[indent=1,0]Этим утром ты был рад, что отца и старшего сводного брата уже не было дома; ты готов был поклясться, что мать уже на лекциях и дом предоставлен тебе одному, чтобы привести себя в порядок и потому, заглянув на кухню, чтобы перехватить из холодильника чего-то съестного и таблетку снотворного из аптечки, ты не ожидал увидеть за чашечкой кофе с утренней газетой мать.
[indent=1,0]— Мам? — Ты свёл брови к переносице, ощутив боль в разбитом носу, — ты ещё дома? — Как-то безрадостно и почти раздосадованного отозвался ты, укладывая потрепанный рюкзак на кухонный стол, и замирая в нерешительности у противоположного конца; твоя рубашка в крови и под глазами уже наметилась синева от крепкого удара Лиама в нос. Ты смотрел матери в лицо и видел, как откладывая газету в сторону, менялось его выражение: с расслабленного на встревоженное, а потому ты поспешил отмахнуться от материнской тревоги, — мам, всё в порядке… — Но явно было поздно.

[indent=1,0]Твоя мама — настоящий ураган; ей не чуждо волнение за своего ребенка, ей плевать на стыд, который её ребёнок испытывает, сталкиваясь с излишней за себя тревогой; она — мать, она та, кто всегда выслушает, кто не будет осуждать и, кто даст дельный совет; и несмотря на то, что разговор с тобой после увиденного подарит матери спокойствие; несмотря на свою к ней любовь, сейчас ты хотел забыться сном в своей комнате в этом доме, потому что за последние двое суток случилось слишком много. Но ещё больше грозило случится, если прямо в эту минуту, когда мать так за тебя беспокоится, ты оттолкнешь её, не дав ей ответов, которых она с трепетом и тревогой во взгляде ждёт от тебя, стоя рядом.
[indent=1,0]— Мама… — Ты опускаешь голову вниз, осматривая свою рубашку в запекшейся крови, что вряд ли отстирается; ты проводишь ладонью по этим пятнам и осознаешь, что, наверное, под носом и в щетине на подбородке тоже осталась кровь, которая сейчас лишь одним своим видом сжимает от волнения материнское сердце в тиски. Ты видишь в том, как меняется её поведение, что она понимает — ты уже не тринадцатилетний мальчишка, что наступил на развязавшийся шнурок и пропахал носом подъездную дорожку дома под гогот старшего сводного брата; ты вполне взрослый мужчина, который не нуждается в опеке, но эта женщина перед тобой не меняется за эти десять лет. Она твоя мама и она тревожится за тебя каждый день будь тебе всё те же тринадцать или двадцать три; и знаете, несмотря на прошедшие годы, не меняются её методы воздействия на тебя; точнее её неловкие попытки, на которые ты реагируешь доброй улыбкой:
[indent=1,0]— Да, — ты крепко сжимаешь её ладонь в своей в ответ на её жест, — хорошая попытка, мам, — ты делаешь шаг вперед и целуешь мать в макушку, — только мне не тринадцать, и я знаю, что могу просто уйти. — Нет, ты не можешь; ты отстраняешься от женщины, смотря в её лицо и наблюдая как тревога сменяется попыткой шутить, а затем строгостью правил этого дома. И ты подчиняешься им. И ты подчиняешься тому, что не можешь оставить её без ответов.
[indent=1,0]Ты виновато опускаешь голову и стаскиваешь рюкзак со стола, небрежно опуская его на пол у стола:
[indent=1,0]— Прости, — с виноватой улыбкой шепчешь ты в ответ, а затем отодвигаешь себе стул и тяжело опускаешься на сиденье, привалившись плечом к высокой спинке и скрещивая перед собой вытянутые вперед ноги. — Кровь… Моя. Я получил в нос, потому что заслужил, мам. — Честно признаешься ты, после этих слов поднимая на мать глаза. — Застукал сестру Лиама голой в туалете. Потом мы с парнями изрядно выпили, я пошёл спать, услышал из комнаты по соседству со своей стоны... Она... — Ты слегка покраснел, потому что говорил с матерью о подобном крайне редко, — мастурбировала, — ты прокашлялся, — под одеялом. И я... — Ты прикрыл лицо руками; да, ты взрослый, но всё равно сквозь стыд и смущение выдавливаешь из себя, — знаешь, я бы выпил сейчас виски… потому что... — Ты вскидываешь на маму голову, смотришь на неё с надеждой на понимание, — мам, я был в шаге от того, чтобы изменить Лоре. — Ты судорожно выдыхаешь; тебе стыдно перед своей матерью, которая не воспитывала тебя таким; тебе бесконечно стыдно перед Лорой, которая ни в чём не виновата, но которую ты едва не толкнул в эту боль; тебе противно от самого себя. — Я сволочь, да? — У тебя глаза увлажняются, потому что ты и сам знаешь ответ. — Мы с Ло поругались, я укатил вместо того, чтобы решать проблему, и не нашел ничего лучше, чем трахнуть малолетнюю девчонку... Я последняя тварь...

[indent=1,0]Мать покрывается алыми пятнами и это всё, что нужно знать об её состоянии, чтобы понять — она злиться, потому что вот так легко и без принуждения, лишь в пылу собственных переживаний и чувств, ты открываешься ей и тем самым толкаешь её из личной зоны комфорта, заставляя переживать за себя. Тебе этого хотелось меньше всего, но видя реакцию, ты понимаешь — всё с точностью наоборот. Ты закусываешь губы и отводишь от матери взгляд в сторону, чтобы дать ей время взять себя в руки; чтобы самому сдержать собственное отчаяние, грозящее разразится давно уже не свойственными тебе слезами; и всё равно собравшуюся влагу в уголках глаз приходится убрать пальцами, а затем скованно, поплотнее сжимая губы, улыбнувшись, вновь посмотреть на мать и выдохнуть через нос со смешком на её какое-то отчаянно ребяческое замечание.
[indent=1,0]Хочется выплюнуть ей с упреком «ну, ма-а-ам», но вместо ты благодарно ослабляешь сжатые губы и окунаешься в материнский трепет целиком и полностью, принимая её объятия, её поцелуи, особенно замирая, особенно прикрывая веки, особенно расслабляя и опуская доселе напряженные плечи, когда материнские губы касаются твоих сжатых, ведь этот жест значит для тебя и неё что-то совершенно особенное, кажется даже, что гораздо большее, чем простая любовь матери к сыну и сына к его матери.
[indent=1,0]— Ну, ма-а-ам, — всё-таки срывается с твоих губ, когда ты сильнее сжимаешь её ладонь и поднимаешь на маму взгляд, — это для тебя я солнышко и самый лучший мальчик чтобы я не натворил — от любимой тобой разбитой вазы до… — И ты вдыхаешь, улыбаешься шире, вновь чувствуя, как подступают слезы, — секса с малолетней девчонкой, а для меня это всё — неподобающее поведение. Не так себя ведут, — и ты с усмешкой на губах и текущей по щеке слезой передразниваешь её, стараясь попасть в тон материнского голоса минутами ранее, — «супер-адвокаты». — И это вроде последней капли её терпения; последней капли её ласки и каких-то детских доводов для взрослого состоявшегося парня, потому что всё, что мать говорит дальше сродни хлесткой пощечины; ценичная, холодная и, чего сейчас тебе крайне не достает, в меру трезвая оценка случившегося.
[indent=1,0]Кристину и правда хотелось; хотелось, чтобы именно что «заесть» свою боль; в пылу страсти в постели с другой высвободить всю свою обиду и гнев, всё невысказанное Лоре в лицо, потому что их скандал, если честно, всего лишь раздутый мыльный пузырь, который бы лопнул, стоило хоть одному оказаться умнее и прикусить язык; и после… И после рухнуло бы решительно всё: это в суде ты мог с непроницаемым лицом лгать, но лгать той единственной, что полюбил всем сердцем и всем своим естеством ты не мог, ты — не_хотел… предавать её, унижать её, обижать её… своё солнышко, свою радость, свою жизнь. И наверное, это было прекрасно видно, когда ты с Лореттой появлялся в этом доме; и потому, наверное, мать пыталась отрезвить тебя, открыть глаза, что на самом деле не произошло непоправимого, всего лишь ошибка, о которой никто может и не узнать, потому что… разве зазорно смотреть на женскую грудь, разве что действительно зазорно хотеть её…
[indent=1,0]Ты опрокидываешь поставленный перед тобой бокал за один глоток; виски обжигает рот и глотку, а затем теплом опускается в желудок, спустя считанную минуту даря легкий туман в голове.
[indent=1,0]— Я бы лучше примирительно трахнул Лору, — как бы ставя точку в собственном самобичевании, как бы ставя точку в материнских рассуждениях, отрезаешь ты, отодвигая от себя бокал с каплей виски на дне. — Я понимаю, к чему ты клонишь, мам. Что секс с другой — это просто секс, ничего ни для кого не значащей, о котором можно никогда не говорить и никогда не вспоминать. В ссоре с другой этот секс становится поиском утешения. Но я действительно воспитан тобой иначе… — «Иначе» во многих, многих смыслах, — что для меня этот «просто секс» — предательство девушки, которую я люблю искренне и горячо. — Ты свешиваешь руки ладонями вверх с коленей, — Я буду мириться. Да, я надеюсь, что у нас с Ло есть шанс оставить глупую ссору позади. Только… — И ты вздыхаешь тяжело и больно, — я хочу сказать ей, что произошло… — Мать вспыхивает, мать делает вдох, но прежде чем она пытается что-то сказать, говоришь ты, — я не хочу иметь тайн от этой девушки. Я люблю её, мам, сильно, и скрывать этот факт… — Ты выдыхаешь, — я не хочу. И не буду. — Ты как-то болезненно улыбаешься, — по-твоему, собираюсь поступить глупо, да?